[psygoa_pavlodar] Триумф и трагедия месье Лавуазье, статья из Науки
- From: "Roman V. Vorushin" <westa@xxxxxxx>
- To: PsyGoa on Freelists <PsyGoa_Pavlodar@xxxxxxxxxxxxx>
- Date: Mon, 24 May 2004 19:53:59 +0700
Не удержался и запостил, ну очень хорошая статья!!!
ТРИУМФ И ТРАГЕДИЯ МЕСЬЕ ЛАВУАЗЬЕ,
ХИМИКА И ФИНАНСИСТА
Кандидат химических наук 3. ГЕЛЬМАН.
Суд был скорым.. И казнь тоже не заставила себя ждать долго. Нож
гильотины поднялся и замер. Всего лишь на мгновенье... Замерла и
разноликая толпа, окружающая эшафот. Всем вдруг показалось, что нож
гильотины скорее взовьется вверх, утонет в синеве неба, но никогда не
посмеет опуститься вниз, на шею величайшего ученого Франции. Да что
там говорить-на плахе лежала голова гения!
Однако нож упал. Толпа, привыкшая за годы террора к созерцанию казней,
тем не менее онемела от ужаса, ибо не могла поверить, что гении
умирают точно так же, как обыкновенные люди. Вслед за ударом ножа
гильотины раздался стук - это отрубленная голова упала в корзину.
Шел 1794 год. Смерть правила бал по всей Франции. Революция,
начавшаяся годом раньше и вошедшая в историю как Великая французская,
требовала жертв. Все революции требуют жертв, а великие требуют
огромных жертвоприношений.
Кроме того, революции обычно спешат. Обгоняя самих себя, они не дают
своим жертвам опомниться даже на краю могилы. В тот день, 8 мая,
<безболезненной машине для казни>, незадолго перед тем изобретенной
доктором Ж. Гильоте-ном (Гийотеном), пришлось немало поработать. Еще
бы: двадцать восемь богатейших и могущественных людей Франции взошли
тогда на эшафот.
Судебный процесс, вынесение приговора, казнь (следствие практически не
велось)-~все произошло в один день. Если быть скрупулезно точным, этот
роковой день к майским тогда не относился, да и число считалось
другим. Обычно деятели, оказавшиеся на гребне событий, которые кажутся
им великими (как, впрочем, и они сами себе), обладают склонностью к
переименованию и переиначива-нию. Деятели Великой французской
революции сменили летосчисление и переименовали месяцы, так что 8 мая
1794 года стало как бы 19 флореаля II года Французской Республики.
Революции часто казнят достойнейших людей. И Великая французская не
оказалась исключением. Однако среди двадцати восьми достойнейших
оказался только один, о котором его современник и соотечественник,
знаменитый механик и математик Жозеф Луи Лагранж (1736-1813), узнав
про казнь, сказал: <Достаточно было всего лишь одного мгновения, чтобы
отрубить эту голову, и потребуется, вероятно, целое столетие, чтобы
породить ей подобную>. Ж. Л. Лагранж ошибся в одном - столетия не
хватило. Двух, почти наверняка, тоже не хватит. Подобных умов Франция
больше . не знала. 8 мая 1794 года среди двадцати восьми достойнейших
граждан Франции на эшафот взошел Антуан Лоран Лавуазье, величайший
химик и физик, блистательный литератор, оратор, адвокат.
...Можно ли стать химиком случайно? Наверное, можно. А великим
химиком? Неужели случайно можно стать вели-
ким? Уверен, что случайно великими не становятся, но сфера
деятельности во многом зависит от воли рока. А. Л. Лавуазье стал
великим химиком, но его жизненный путь с химией долго не пересекался.
Антуан Лоран начал свое образование в престижнейшем и уже тогда
старинном аристократическом учебном заведении, звучно именовавшемся
Коллежем четырех наций. Это заведение известно и под более скромным
названием-Коллеж Ма-зарини, по имени могущественного кардинала XVII
века Джулио Мазарини (1602-1661), сицилийского дворянина и
французского государственного деятеля, которому небезызвестный
кардинал Ришелье (1585-1642) перед своей кончиной предложил пост
первого министра Франции. Ровно за сто лет до рождения А. Л. Лавуазье
Дж. Мазарини подавил заговор феодальной знати, вошедший в историю как
<заговор Важных>. Может быть, благодаря этому в престижные учебные
заведения королевской Франции стали поступать и дети тех чиновников,
посты которых не относились к <важным>, а их генеалогическое
дворянское древо не уходило в седую древность.
Антуан Лоран с детства проявлял свои недюжинные способности и упорство
в достижении целей. В пять лет он остался без матери, в семнадцать
потерял единственную сестру, которая была на два года младше его. И
все-таки он не чувствовал себя обделенным. Отец будущего великого
ученого, Жан Антуан Лавуазье, не жалел времени, сил и средств на
воспитание сына. Младшая сестра матери, принявшая на себя заботы о ее
детях, делала все от нее зависящее, чтобы они не чувствовали себя
сиротами. После безвременной кончины своей сестры юный Антуан Лоран
почувствовал, что смысл жизни отца и тетки сосредоточился
исключительно на нем одном. И он не мог обмануть их надежд.
Особенность Коллежа Мазарини заключалась в том, что там давали широкое
и весьма фундаментальное образование. Программа Коллежа включала как
гуманитарные, так и математико-естествен-нонаучные дисциплины.
Особенно много внимания уделялось латыни, древнегреческому и
французскому языкам. Немецкий и английский языки в Коллеже не
изучались, но позже А. Л. Лавуазье освоил их самостоятельно.
На первых порах будущий великий химик увлекся риторикой - наукой об
ораторском искусстве. Но <увлечение> для юного Лавуазье означало
стремление к постоянному совершенствованию и обогащению своих знаний и
умений в избранной области. И результат его упорства и труда налицо -
в 1760 году он сумел на конкурсе всех школ Франции получить вторую
премию по французскому красноречию. Антуан Лоран настолько увлекся
литературой, что начал писать драму, но дело застопорилось на первых
же страницах.
Более того, неожиданно для своих близких и друзей Антуан Лоран
отказывается от участия во всех литературных и философских конкурсах,
которые в огромном числе проводили в те годы университеты, академии,
научные общества. Вначале юный Антуан Лоран сам себе не мог объяснить
причин своего охлаждения к литературе и риторике. Однако вскоре он
понял, что по складу своего ума и характера более всего его влечет
естествознание, и решил всерьез заняться естественными науками. Успехи
Антуана Лорана в математике, физике, химии, геологии, астрономии были
заметны уже в Коллеже - его хвалили известные в те времена ученые -
они преподавали тогда не только в университетах, но и ступенькой ниже,
в коллежах. Так, наставником А.Л. Лавуазье в Коллеже был известный
астроном, академик и одновременно аббат Никола Луи Ла-кайль
(1713-1762), имя которого еще в 50-е годы XVIII века получило широкую
известность в качестве руководителя астрономической экспедиции
Парижской Академии наук на мыс Доброй Надежды. Н.Л. Лакайль
прославился также тем, что в 1739-1740 годах произвел проверку
большого французского градусного измерения, с высокой точностью
промерив расстояние между городами Дюнкерк и Перпиньян, и открыл за
свою жизнь четырнадцать созвездий и более десяти тысяч новых звезд.
Под руководством Н.Л. Лакайля Антуан Лоран изучал математику и физику.
Методические приемы преподавания Лакайль основывал на эксперименте,
особое внимание уделял измерениям количественных соотношений между
различными физическими величинами. Влияние Лакайля на Лавуазье было
весьма значительным, и, проживи он на несколько лет дольше (в год его
смерти Лавуазье еще учился в университете), выбор выпускника
университета в пользу физики или астрономии можно считать вполне
вероятным.
141
Однако непростым оказался выбор и после окончания Коллежа Мазарини.
Куда пойти учиться дальше? Для юного Лавуазье особых сомнений не было
- он хотел заниматься естествознанием. Неожиданным препятствием стала
непреклонная воля Лавуазье-старшего. Будучи выпускником юридического
факультета Парижского университета, отец не хотел отступиться от своей
мечты - увидеть сына адвокатом. Не желая удручать отца, Антуан Лоран
поступил на юридический факультет Парижского университета. Однако и от
своей мечты младший Лавуазье не хотел отказываться. Поэтому он,
несмотря на насыщенность программы юридического факультета, находил
время для серьезных занятий естествознанием.
Огромное влияние на А.Л. Лавуазье оказал и знаменитый профессор химии
при Королевском саде (тогда существовала и такая должность) Гийом
Франсуа Руэль (1703-1770). Как и Н.Л. Лакайль, Руэль преподавал и в
Коллеже четырех наций, и в университете. Причем на его лекции
стекалась публика, которая интересовалась, скорее, не химией, а
приходила <послушать умные красивые речи>. По крайней мере, великого
просветителя и энциклопедиста Дени Дидро в особой предрасположенности
к химии никак не заподозришь. Однако именно он составил рукописный
конспект лекций Руэля, который, кстати, рекомендовал издать на русском
языке, готовя по просьбе Екатерины II <Проект университета для
правительства России>.
Другой несомненный гуманитарий, писатель и драматург, автор романа
<Дикарь>, трактата <О бедствиях войны>, множества пьес и повестей Луи
Себастьян Мерсье (1740-1814), тоже выпускник Коллежа четырех наций,
впоследствии вспоминал: <Когда Руэль говорил, он вдохновлял, он
поражал. Он заставлял меня любить ремесло, о котором я еще не имел ни
малейшего понятия. Он делал меня приверженцем этой науки>.
Что касается А.Л. Лавуазье, то, согласно его собственным, более
поздним воспоминаниям, лекции Руэля его пленили, а вот предмет лекций,
непосредственно химия, достаточно интересным ему не показался.
Удивительно - судьба в лице Руэля протягивала ему руку и звала на путь
химии, а он знака судьбы не принимает, своей руки в ответ не
протягивает и химиком становится довольно поздно. Причина этого - в
складе ума Антуана Лорана. Обладая математическим мышлением, будущий
великий химик в процессе познания всегда искал закономер-
142
ности, логику, пытался понять одно через другое. С изучением физики
было проще: благодаря великому итальянцу Гали-лео Галилею (1564-1642),
совершившему революцию в механике еще на рубеже XVI-XVII веков,
возникла именно та физика, которая базируется на количественных
характеристиках. Неудивительно, что Галилей считается одним из
основателей точного естествознания, и именно ему принадлежит крылатая
фраза, ут-верждающая, что книга природы написана на языке математики.
К началу второй половины XVIII века, когда юный Лавуазье начал
постигать основы наук, физика, выражаясь современным языком,
значительно математизировалась, и Н.Л. Лакайль читал как раз такой
вариант курса физики. Кроме того, физический практикум Лавуазье прошел
у знаменитого Жана Антуана Ноллэ (1700-1770), вошедшего в историю
благодаря разработке и постановке им эффектных физических опытов.
В химии же многие постулаты оставались окутаны туманом идей ее
прародительницы - алхимии. Фактически никаких химических элементов не
существовало, и догмы химии могли или приниматься на веру, или не
приниматься. Юный Лавуазье на веру не принимал ничего, и поразительно,
как его стремление к точности перекликается с мыслью гениального
универсала Леонардо да Винчи (1452-1519), который считал, что <никакой
достоверности нет в науках там, где нельзя приложить ни одной из
математических наук, и в том, что не имеет связи с математикой>.
В своих автобиографических заметках Лавуазье вспоминает: <Когда я
впервые приступил к изучению курса химии, то, хотя избранный мною
преподаватель считался наиболее четким и наиболее доходчивым для
начинающих, хотя он прилагал все старания, чтобы быть понятым, тем не
менее я был поражен, увидев, каким мраком окружены первые ступени этой
науки. Я прошел хороший курс физики, наблюдал опыты аббата Ноллэ, с
некоторым успехом прошел элементарную математику по трудам аббата
Лакай-ля и в течение года слушал его уроки. И я приучился к той
строгости рассуждений, которой отличаются труды математиков. Они
никогда не доказывают-какого-либо предложения, не доказав
предшествующего ему. Все в этих трудах увязано, все сцеплено друг с
другом, начиная с определения точки, линии и кончая наиболее высокими
истинами трансцендентальной геометрии. Совершенно иной подход
существовал в хи
мии. С первых же шагов начинали предполагать, вместо того, чтобы
доказывать>.
Да, принимать на веру, без доказательств, Лавуазье не собирался
ничего. Он приучил себя сомневаться во всем, если нет убедительных
доказательств. Однажды, еще в детстве, он поймал себя на кощунственной
мысли о Христе. Он сомневался в реальности его существования
когда-либо и где-либо - убедительных доказательств история не
представила. Тогда ему самому стало страшно этих мыслей, он пытался
гнать их, а они как нарочно лезли и лезли ему в голову. А тут еще
частые беседы с Геттаром...
Жан Этьен Геттар (1715-1786) вошел в историю как <первый человек,
задумавший нанести на карту минералогический состав почв>. <Первым
человеком...> назвал Ж.Э. Геттара Антуан Лоран Лавуазье. Но для юного
Антуана Лорана Геттар был не только геологом, решившим составить
минералогическую карту Франции, но и старым другом семьи.
143
Ж.Э. Геттар оказал на Антуана Лорана значительное влияние, во многом
определил его судьбу. Во-первых, еще в университете А.Л. Лавуазье из
всех областей естествознания отдавал предпочтение именно минералогии,
и роль Геттара здесь преувеличить трудно. Во-вторых, Геттар, который
когда-то был членом ордена иезуитов, но ко времени знакомства с семьей
Лавуазье окончательно с ним порвал, относился к религии по тем
временам весьма своеобразно. Оставаясь искренне верующим человеком,
он тем не менее считал, что каждый человек по своей природе всегда
находится с Богом один на один и никакие служители культа ему не
нужны. К католическому монашескому ордену иезуитов, основанному в
Париже в 1534 году и утвержденному папой Павлом III в 1540 году, он
относился просто с ненавистью. Орден с момента своего основания
вмешивался во все области человеческой жизни - мораль, образование,
политику. Иезуиты функционировали как военная организация и даже
избирали своего Генерала (<черного папу>), который подчинялся только
Папе римскому. Геттар считал иезуитов <бессовестным и бесовским
орденом>, а их знаменитый девиз <Цель оправдывает средства> -
противоречащим библейским заповедям. Однако после бесед с Геттаром
юный Лавуазье вообще начал склоняться к атеизму...
После окончания юридического факультета А.Л. Лавуазье решил навсегда
распрощаться с юриспруденцией. Про-
щание состоялось, и почти навсегда. <Почти>, потому что за несколько
дней до смерти А.Л. Лавуазье пришлось вспомнить о своем юридическом
образовании. Но об этих трагических днях речь пойдет ниже. А сейчас
стоит сказать о том, что сразу после окончания университета А.Л.
Лавуазье казалось, что он должен заниматься минералогией, только
минералогией, ибо в мире нет ничего интереснее минералов.
Думается, что минералогию Лавуазье предпочел всем другим наукам не
только из-за влияния Геттара: он искал широкое и не затронутое другими
поле деятельности. Мир минералов и в самом деле безбрежен, но
математическая хватка Лавуазье требовала проникновения в глубь
минерала, в его душу, и он пытается заглянуть в минералы с помощью
химии. Первая его работа <Анализ гипса>, собственно, и базировалась на
химических способах исследования. Но ведь химии как таковой в 60-е
годы XVII века еще не существовало: количественные методы в ней еще не
применялись. Вот именно тогда Лавуазье, вероятно, и понял, что химия
- безбрежный океан, по сравнению с которым даже огромное море
минералов кажется всего лишь озером. Лавуазье шагнул навстречу химии и
одновременно навстречу своему величию, но тогда же ему пришлось
совершать благое дело и в совершенно иной области - инженерной. А
произошло это так.
...Сейчас даже трудно себе представить, что блистательный Париж,
сегодня олицетворяющий красоту европейских столиц, вплоть до конца
XVIII века считался едва ли не самым грязным городом мира. Знаменитый
русский писатель и просветитель Денис Иванович Фонвизин (1744 или
1745-1792) в письме из Франции на родину с удивлением замечал: <ЖитеХи
парижские почитают свой город столицею света... Зато нечистота в
городе такая, какую людям, не совсем оскотинившимся; переносить весьма
трудно... На скотном дворе у нашего доброго помещика чистоты гораздо
больше, нежели перед самыми дворцами французских королей>. Несколько
позже в таком же примерно духе высказывался известный русский историк
и писатель Николай Михайлович Карамзин (1766-1826). Он писал о Париже:
<Горе бедным пешеходам, а особенно когда идет дождь... Французы умеют
чудесным образом ходить по грязи не грязнясь; мастерски прыгают с
камня на камень, прячутся в лавки от скачущих карет>.
Но, пожалуй, еще страшнее Париж становился вечером и ночью -
французская столица просто кишела грабителями. И представьте себе
несчастного парижанина, пусть даже среднего достатка, которому по
каким-то делам пришлось без кареты пропутешествовать по ночному
Парижу... Грязь, конечно, остается грязью, а разбойничье сердце редко
бывает мягкосердечным, но обвинялся во всем непросветный мрак ночи.
Главной бедой вечернего и ночного Парижа оказались ... фонари. Их
неудачное устройство вызывало насмешки не только французов, но и
многочисленных иностранцев. Поэтому в 1765 году Королевская-Академия
наук объявила всенародный конкурс на разработку лучших фонарей для
городского освещения. Антуан Лоран Лавуазье со всем пылом молодости
включился в него, разработав весьма интересную конструкцию, которую,
однако, комиссия академиков отнесла к разряду отвлеченных научных
трактатов. И хотя проект Антуана Лорана не был рекомендован к
фабричному производству, члены комиссии его труд посчитали
превосходным и постановили напечатать в мемуарах Академии, а сам он
был награжден золотой медалью.
Благодаря весьма удачному участию в конкурсе и минералогическим
исследованиям молодой Лавуазье приобрел известность в научных кругах.
Более того, в мае 1768 года его избрали в Академию наук в качестве
сверхштатного адъюнкта.
144
Категория адъюнктов считалась в Академии низшей; адъюнкты не получали
какой-либо финансовой поддержки, подобно почетным членам (высшая
категория) и действительным членам или пенсионерам (средняя
категория). Тем не менее адъюнкт считался членом Академии, и
поразительно, что Лавуазье стал им с минимумом заслуг перед наукой.
Его научная деятельность развернулась как раз тогда, когда в Академию
наук он уже вошел. Дальнейшее восхождение его по академической
лестнице было довольно быстрым: 30 августа 1774 года Лавуазье избрали
экстраординарным академиком, 14 февраля 1778 года - ординарным
академиком, а в 1785 году Лавуазье стал директором (административным
руководителем) всей Академии.
В 1771 году Лавуазье сделал важное открытие - он доказал, что вода не
может превращаться в <землю> (в твердое вещество). Казалось бы, этот
факт очевиден и доказывать здесь нечего - чистая вода есть вода и
превратиться ни во что не может. Однако эта проблема не была высосана
из пальца. Знаменитый предшественник Лавуазье, английский химик и
физик Роберт Бойль (1627-1691), положивший начало химическому анализу,
верил, что вода превращается в землистые тела. Лавуазье же
экспериментально доказал, что землистые осадки, в которые якобы
превращается вода при нагревании в запаянных стеклянных ретортах, суть
просто продукт разрушения стекла.
Но главное, что сделал Лавуазье в своей жизни, связано с опровержением
теории флогистона, более столетия просуществовавшей в химии.
Согласно основателю флогистонной теории немецкому химику и врачу
Георгу Эрнсту Шталю (1659-1734), флогистон (от греч.флогистос -
воспламеняющийся) - начало горючести. Полагали, что флогистон
выделяется при горении или обжиге всех горючих веществ (например,
дерева) и неблагородных металлов. По мнению флогистиков, сторонников
флогистонной теории, особенно богаты флогистоном легковоспламеняющиеся
вещества - уголь, сажа, сера. Флогистонная теория была достаточно
логичной и поэтому в историческом плане сыграла вполне положительную
роль первой обобщающей химической теории. Например, флогистики
считали, что металлы при обжигании теряют флогистон, но если эти
<дефлогистированные> образования прокалить (например, с углем), то они
вновь насытятся флогистоном и опять станут металлами. Таким
образом, флогистики считали металлы сложными телами, состоящими из
окалины и флогистона. Гипотетический, несуществующий флогистон многие
химики пытались выделить. Сколько усилий было затрачено напрасно...
Впрочем, не совсем напрасно, если учесть, что отрицательный результат
- это тоже результат. В 1777 году Лавуазье выступил с теорией горения,
в которой не осталось места флогистону. Теория горения Лавуазье во
многом базировалась на открытом незадолго до этого <безфлогистон-ном
воздухе> - кислороде. Приоритет в открытии кислорода до сих пор
остается спорным. Большинство историков химии полагают, что он был
открыт в 1774 году английским химиком и философом Джозефом Пристли
(1733-1803). Ряд исследователей эту честь приписывают шведскому
химику, немцу по национальности, Карлу Шееле (1742-1786). Существуют
доводы, что кислород открыл сам Лавуазье. Но так или иначе без его
обнаружения теория Лавуазье не могла бы существовать.
В мемуаре <О природе начала, которое соединяется с металлами во время
их прокаливания и увеличивает их вес> (доложено Парижской Академии
наук 26 апреля 1775 года) Лавуазье отмечает присутствие в окалинах
<удобовдыхаемого воздуха>, который при соединении с углем образует
<связанный воздух>. Позже <связанный воздух> Лавуазье назвал
<воздухообразной меловой кислотой> и, наконец, <угольной кислотой>.
В любопытнейшем мемуаре <Размышления о флогистоне, служащие
продолжением теории горения и обжига, опубликованной в 1777 г.>
(издано в мемуарах Академии наук в 1783 году), написанном блестящим
литературным языком, Лавуазье наносит последний удар теории
флогистона и в заключении пишет: <Я не жду, что мои взгляды будут
сразу приняты. Человеческий ум привыкает видеть вещи определенным
образом, и те, кто на протяжении части своего жизненного пути
рассматривали природу с известной точки зрения, обращаются лишь с
трудом к новым представлениям. Итак, дело времени подтвердить или
опровергнуть выставленные мною мнения>.
Поразительно, но даже многие выдающиеся химики не то что не принимали
теорию горения Лавуазье, но и нередко позволяли себе относиться к
автору этой теории с издевкой. Так, весьма крупный французский химик,
член Парижской Академии наук, правительственный инспектор красильных
мануфактур Пьер Жозеф Макер (1718-1784) в письме, от-
носящемся к 1778 году, писал: <Господин Лавуазье давно уже стращал
меня каким-то великим открытием, которое он держит in petto (итал. - в
тайне - З.Г.) и которое должно - шутка сказать! - уничтожить вконец
теорию флогистона; я просто умирал от страха, видя его уверенность>.
Было бы неверно думать, что противники кислородной, или
антифлогистонной, теории Лавуазье совершенно не имели резонов.
Наоборот, флогистики рассуждали вполне здраво. При растворении
некоторых металлов, например цинка или олова, в кислоте выделяется
горючий газ, а при выпаривании раствора получается соль. Под действием
высокой температуры кислота улетучивается, соль разлагается, в остатке
получается только металлическая окалина. Но ту же самую соль любой
химик мог получить, растворяя в кислоте вместо самого металла его
окалину, причем горючий газ при этом не образуется. И вот здесь
флогистики задавали свой коронный вопрос: откуда появлялся газ в
первом случае? Сами они легко отвечали на этот вопрос: горючий газ -
это флогистон; металл - это окалина плюс флогистон; соль - это окалина
плюс кислота. Первую реакцию они записали так:
Окалина+ ф + кислота = окалина + кислота + ф
металл соль горючий газ
Вторую, таким образом:
окалина + кислота = (окалина + кислота)
соль
Вопрос флогистиков был далеко не простым. Фактически Лавуазье ответить
на него не смог, и только англичанин Г. Кавендиш (1731-1810) в
результате своих опытов по образованию воды из <горючего воздуха> в
1787 году определил <горючий воздух> как новый химический элемент и
дал ему название <водород>.
И все-таки время подтвердило - Лавуазье был прав!
10. <Наука и жизнь> №10, 1993
--
С уважением,
Roman mailto:westa@xxxxxxx
Other related posts:
